– Как всегда, ирреален.

– Никаких сожалений?

– Сожалениям несть числа.

– Не из-за карьеры, разумеется. Ты ведь достиг исключительных успехов.

– В мире кино это и есть prima facie, свидетельство вечного проклятия.

Улыбка Энтони на мгновение опять стала искренней.

– Ну-ну. Нам твои фильмы понравились. Те, что удалось посмотреть.

– Есть один-два, за которые не приходится краснеть. Но денег я заработал гораздо больше, чем самоуважения.

– А теперь ты обзавелся еще и собственным пристанищем? В родных местах? К тому же совершенно очаровательным? Каро нам говорила.

– Всего лишь небольшая ферма. Я там почти не бываю.

– Орхидейные места?

Он прямо-таки выпалил эту фразу, словно вдруг вспомнил давно забытую шутку.

– На одном лугу встречаются ремнелепестники. Довольно много. Есть вполне симпатичная колония spiralis 144 . Правда, ее трудно от овец уберечь. Ранние венерины башмачки. Пурпурные. Вот, пожалуй, и все.

– А ты знаешь, aestivalis 145 снова появились недалеко от Нью-Фореста!

– Понятия не имею.

– Чудеса, да и только. – Он словно поддразнивал Дэна, подкалывал, как бы приглашая пофехтовать. – Помнишь, как мы когда-то гонялись за журавлем в небе?

Они тогда отправились в Нью-Гэмпшир в поисках неуловимой летней орхидеи с нежным названием «девичий локон», одной из самых редких в Британии. Долгий конец недели, дни, напоенные лазурью, бесконечные попытки продраться сквозь болотные заросли и густые травы лугов – и ни следа орхидей.

– Еще бы.

– Но ты, видимо, утратил ко всему этому интерес?

– Да нет. Ботанизирую понемножку. Когда там бываю.

– В Уотлингтоне мне тебя недоставало. Никто не мог так…

Он улыбнулся, как бы допуская, что сказал глупость. Дэн понял – Энтони хочет снять напряженность, облегчить общение; но в то же время он не сводил с Дэна глаз, пытаясь уяснить, каким же он стал теперь, как перейти к тому, о чем он действительно собирался с ним говорить.

Дэн рассматривал свой бокал с хересом.

– Мне недоставало тебя гораздо чаще, Энтони. Наконец-то и Энтони опустил глаза.

– Понимаю. Наступило молчание.

– Я только что сказал Джейн – я давно понял, что мне следует во всем, что произошло, винить лишь себя самого.

Энтони все молчал. Потом улыбнулся:

– Слава Богу, что я не пошел в юристы. – Дэн устремил на него вопрошающий взгляд. – Говорят, у судей девять десятых таланта составляет умение правильно вынести приговор. Сомневаюсь, что хоть в малой мере обладаю этим умением.

– И напрасно. Тот приговор я вполне заслужил.

Энтони пристально изучал Дэна, буквально впиваясь в него взглядом.

– Еще одно неверное умозаключение. На основе кажимостей. Дэн покачал головой:

– Уж это-то я имел время обдумать.

Энтони вгляделся в его лицо, потом опустил глаза; пальцы его теребили зеленую ткань пледа.

– Дэн, у меня, к сожалению, мало времени… Скоро придут делать укол на ночь.

– Завтра я опять приду. Буду приходить, когда захочешь… Обреченный кивнул, но видно было – его обуревает нетерпение.

– Я заставил тебя проделать это невероятное путешествие не ради пустой болтовни.

– Дорогой мой, если ты и заставил меня что-то сделать, так это лишь пожалеть, что такое могло произойти между нами.

Но Энтони все колебался. Дэна мучило сознание, что и сам он оказался не таким, каким его представляли, может быть, просто что-то в нем постарело, а то и вовсе атрофировалось, что-то такое, что до сих пор мальчишкой жило, не притупляясь, в этом умирающем профессоре, пальцы которого снова принялись за плед, прилаживая линию узора к очертаниям укрытых пледом ног. Руки его были болезненно-белы.

– Прежде всего хочу тебя заверить, Дэн, что облегчение собственной моей совести играет сугубо второстепенную роль в том, что я собираюсь сказать тебе, и вовсе не ради этого я просил тебя приехать. Когда мне впервые все сказали, я очень испугался. Горько? Не то слово. То, что потратил большую часть жизни на лингвистические изыскания и теорию этики, не помогает ни черта, когда дело доходит до этого. – Он взглянул на Дэна с невеселой улыбкой. – И вера, и теология здесь тоже бессильны. Поначалу тебя одолевает сокрушительное чувство несправедливости. Только это. Несправедливость!.. Бога ли, природы – не имеет значения. Теряешь способность думать о прошлом – только о будущем, которого тебе уже никогда не увидеть. Но такое состояние ума приносит столько страданий и настолько бессмысленно, что человек вынужден… или, во всяком случае, я был вынужден искать какой-то рациональный выход. Рациональным выходом в моем случае была попытка честно оценить собственную жизнь – работу, женитьбу и жизнь с Джейн, все… Я попытался подбить точный баланс. Это означало пересмотр многого такого, о чем я очень старался – и вполне успешно, надо сказать – большую часть времени просто не думать. А пересмотрев все это, решить – нельзя ли все-таки что-то по этому поводу сделать. Ты меня слушаешь?

– Конечно. Но тебе не стоит…

Не надо, прошу тебя. Дай мне закончить. – Он скрестил на груди руки. – Еще одно представление, от которого надо отрешиться, – это мысль о воздаянии. Я согрешил, и вот я умираю. Здесь, в больнице, они всё об этом знают. Очень убедительно объясняют, что карцинома – или, во всяком случае, тот ее вид, что у меня, – просто злосчастная случайность. Правда, они не столь убедительны, если речь идет о необходимости воздаяния в принципе. Остается лишь утешаться пословицами да поговорками вроде «нет худа без добра»… «Добро» в данном случае, как ты понимаешь, целиком и полностью зависит от того, кому худо. Юмор здесь, между прочим, тоже присутствует: я замечаю, что мое стремление творить добро растет в прямой пропорции к возрастающей неспособности делать что бы то ни было, кроме как думать о том, чтобы творить добро. – Оба осторожно улыбнулись, все еще не вполне доверяясь друг другу. – Я вовсе не упиваюсь самообличениями перед… пред вечным престолом. Смею сказать, у меня набралось достаточно лицензионных свидетельств, чтобы убедить святого Петра. Но мысль о существовании таможенного и акцизного контроля на Небесах всегда казалась нам не такой уж правдоподобной, верно?

– Ну, я-то не мог себе позволить верить в это. У меня всегда было слишком много такого, что запрещалось к провозу.

На миг показалось, что Энтони вот-вот рассмеется.

– Что касается меня, боюсь, я готов поддаться соблазну и поспорить с таможенником о содержимом моего багажа. Надеюсь доказать, что некоторые мои ошибки в конце концов обернулись благом. – Он на мгновение умолк. – Одна из них – в том, что я заставил Джейн принять католичество. Она тебе уже…

– Только о самом факте. О мотивах не упоминала.

– Со взглядами зрелой язычницы ей сейчас гораздо легче держаться, чем с убеждениями недозрелой католички. Даже я это понимаю. – Он фыркнул. – А я теперь стал главой целой семьи отступников.

– Жаль.

– Да нет. Будем надеяться, на Небесах теперь принимают и кредитные карточки, не только звонкую монету. Всем нам будет худо, если это не так.

– А твои убеждения?

Еще не успев договорить, Дэн понял, что этот вопрос задавать не следовало: он мог далеко завести. Энтони помолчал, потом улыбнулся просто и естественно:

– На днях слышал прелестный анекдот. Молодой священник в одной из весьма передовых духовных семинарий приходит к своему наставнику и говорит: «Я должен покаяться в ужасном грехе». С этими словами он опускается на колени и закрывает лицо руками. – Тут Энтони спрятал лицо в ладонях. – «Святой отец, не знаю, как и сказать вам об этом, но я больше не могу нести свой крест в одиночестве». – «Слушаю тебя, сын мой». – Энтони опустил руки и повернул к Дэну по-настоящему изможденное и по-клоунски искаженное горем лицо: – «Я старался изо всех сил, но по-прежнему искренне верую во Христа!»