Он посмотрел на Джейн чуть ли не с упреком. Она рассматривала свою лишенную кольца руку, а он видел ее сидящей там, в пустыне, устремившей взгляд на укрытый от чужих взоров клочок земли. Сейчас ее лицо выражало и самоосуждение, и робость, будто она была не вполне уверена, ее ли это рука. Но когда она подняла глаза и встретила его взгляд – правда, всего лишь на краткий миг, – он понял, что ответ ему дан и решение принято. Джейн отвернулась и стала смотреть в боковое стекло, а он – в ветровое, но он не выпускал руки Джейн, а она ее и не отнимала. Почти полминуты прошло, пока она заговорила:

– Ты думаешь, ее убьют? Дэн крепче сжал ее руку.

– Не сразу.

Будущее в прошедшем

Дэн смотрел, как Дженни стоит у стойки бара, гораздо дольше, чем требуется, чтобы заказать напитки. Бар только что открылся и был почти пуст, как она и предсказывала, ведь это – «ее пивнушка»: здесь, в северной части Лондона, которой Дэн почти не знал, была ее родная почва, ее мир. Стену за стойкой украшали фотографии с автографами телевизионных и других представителей шоу-бизнеса: наилучшие пожелания, шутливые надписи… Неразборчивые подписи, неразличимые таланты. Как-то, в Лос-Анджелесе, Дженни говорила ему, что бар на самом деле – неофициальное театральное агентство… Здесь по утрам, каждое воскресенье, собираются те, кто, как она, живет в этом районе, но не преуспел, или – преуспел, как она, но считает, что будет выглядеть лучше в глазах других, если порой станет делать вид, что не добился успеха. Тогда Дэну не понравилось то, что она сказала, а теперь не нравилось то, что он увидел в реальности; однако он догадывался, что Дженни выбрала «пивнушку» для встречи отчасти по этой причине.

Человек за стойкой – хозяин, – видимо, знал о ней многое, и теперь она сообщала ему последние новости. Она с улыбкой повернулась, чтобы отойти, бросила последнюю реплику через плечо и вернулась к столику с бокалом и кружкой в руках. Какой-то молодой человек в дальнем конце бара внимательно смотрел, как она идет через зал к Дэну. На Дженни по-прежнему была одежда, которую она носила в Калифорнии, – джинсовый костюм, туфли без каблуков, вязаная, облегающая голову шапочка из сиреневой, голубой и белой шерсти, лицо не накрашено. Из-за всего этого она выглядела не такой умной, чуть простоватой и более спортивной, чем была на самом деле.

Она поставила бокал и кружку на стол – виски для него, полпинты пива «Гиннес» для себя – и села рядом с ним на банкетку.

– Это всего лишь «Гленливет», «Деттола» он не держит.

Дэн улыбнулся – «Деттолом» она прозвала «Лафроэйг» 445 ,

который, как она знала, он любит, хотя он просил просто шотландского виски.

– Ты, кажется, чувствуешь себя здесь как дома.

– Прошу прощения.

Дэн опять улыбнулся; сделал еще одну попытку:

– Я слышал, на студии все в восторге. – Она слегка пожала плечами. – Билл звонил на днях.

– Мне тоже.

– А с новым фильмом? Решено и подписано?

– Не совсем. Дэвид ждет, чтобы благая весть облетела округу. Чтобы выжать из них хоть чуточку побольше. – (Дэвид – ее коммерческий агент.)

– Но ты ведь согласишься? Она не ответила; потом сказала:

– Дэн, не будь таким! Пожалуйста.

– Каким?

– Вот таким «каким?». – И она добавила: – Я ведь тебе не дочь. – Потом: – Да, кстати. – Она наклонилась к плетеной сумке, стоявшей на банкетке рядом с ней, и достала небольшую картонную коробочку. Протянула Дэну, не поднимая на него глаз. – Я подумала, может, тебе будет приятно дать ей это. Не обязательно говорить, что от меня.

Он снял крышку и раздвинул складки папиросной бумаги. Там лежала серебряная цепочка, а на ней, в виде кулона, – черепок из Тсанкави, обрамленный серебряным ободком.

– Спасибо, Дженни! Это и правда приятно.

Она искоса взглянула на кулон или на то, как он его рассматривал.

– Он может и ей принести беду.

– На эту удочку я поддаваться не собираюсь. – Дэн повернулся к ней, поцеловал в висок и снова принялся рассматривать кулон. – И разумеется, я скажу ей, что это – от тебя.

Она произнесла неловко:

– Я, видно, совсем с ума сошла. Очень много таких заказала.

– Он просто прелестный. – Дэн замешкался. – Знаешь, я привез тебе кое-что из Египта. Только у меня не хватило смелости это сюда принести.

– А что это?

– Старые бусы. Из захоронений. Тебе они, может, и не понравились бы.

Она пожала плечами:

– Не имеет значения. Я все равно теперь настроена против всяческих украшений.

Он снова закрыл кулон папиросной бумагой.

– Каро он очень понравится. Дженни отпила пива.

– А она все еще?..

– Теперь он заговорил о разводе.

– А она?

– Стучу по дереву.

– А за тебя она рада?

– Она всегда очень любила свою тетку. – Он продолжал – чуть слишком поспешно, чуть слишком легким тоном: – Это позволяет ей двух родителей одним камнем убить. Первое, что она мне заявила: «Я всегда знала, что ты выбрал не ту сестру».

Дженни не улыбнулась. Допрос продолжался. Однако он велся очень осторожно, и на Дэна она не смотрела.

– А твоя бывшая?

– Кажется, она решила, что может все-таки не рвать с нами отношений. Поскольку мы оба всегда были совершенно несносными людьми. Как она деликатно нам объяснила.

– А что вы делали в Италии?

– На пару дней останавливались, чтобы повидать младшую дочь Джейн. Она там, во Флоренции, изучает итальянский.

– И чтобы написать мне уведомление об отставке.

– Чтобы объяснить почему, Дженни.

– А я и так поняла. Из той открытки, что ты из Асуана послал. – Она взяла кружку с пивом, но пить не стала. – Жалко, ты не сказал мне, что происходит, до того, как вы уехали.

– Честно, Дженни, я ведь и сам не знал. Ты должна мне поверить.

– Но какое-то представление об этом у тебя должно было быть.

– Только – что мне ее очень жаль. Это я и попытался объяснить тебе в письме из Италии.

Последовало долгое молчание. Дженни выпила немного пива и теперь смотрела в противоположный конец зала, на стойку бара. Дэн чувствовал себя ужасно, он ведь пришел сюда с уверенностью, что не допустит такого. Но с первой минуты, с первого взгляда на Дженни, которая уже ждала его… ее одиночество в пустом зале, ее пальто и сумка на банкетке рядом с ней, натянутая улыбка, облегчение, что он все-таки пришел, неприязнь и обида… символический поцелуй в щечку, банальный спор по поводу ее настойчивого желания самой заплатить за напитки – «Мы же теперь в Лондоне» – …всякая возможность оставаться естественными исчезла, растворилась в притворной естественности обоих. Дженни заговорила, все еще пристально глядя на стойку бара:

– Каждый день я думаю – что ты делаешь, чем занят? Хотя твердо знаю, какой ты изощренный лгун и подонок.

– Ты же обещала, что мы…

– Просто я хочу тебе об этом сказать.

Он помолчал.

– А я сам иногда думаю – что же я делаю? Если это может служить утешением. – Дэн почувствовал ее взгляд на своем лице, но сам на нее не взглянул. – Когда оба гораздо старше, становится очень трудно. За жизнь оба понадевали на себя столько брони, что теперь непонятно, как ее снять. Так что «подонок» знает, что он теряет в тебе.

– Не пытайся позолотить пилюлю, Дэн.

– Если бы можно было ее позолотить!

Дженни поставила кружку на столик, оперлась спиной о стену и скрестила на груди руки.

– Завтра я домой уезжаю. В Чешир.

– А твои знают?

– Я сделала вид, что ты повел себя как настоящий джентльмен. Бог знает зачем. – Но тут она поморщилась, глядя в стол. – Ты заставляешь меня произносить все те реплики, которые я собиралась вырезать. – Потом: – Я хотела встретиться с тобой здесь только потому, что здесь мне стыдно плакать.