– Энтони, ну разумеется… Если мои попытки могут помочь…

– Но я прошу о невозможном?

– Я этого не говорил. – Дэн снова разглядывал свой бокал. – Просто… ну… это ведь от Джейн зависит, разве нет? У нее теперь, вероятно, есть гораздо более близкие друзья.

– Но ей нужен кто-то, кто и знает ее, и не знает. Кто помнит, какой она когда-то была. Она стала очень замкнутой, Дэн. Думаю, не только со мной. – Некоторое время он молча обдумывал следующую фразу. Потом заговорил снова: – Может быть, самая глубокая трещина в нашем браке образовалась из-за спора о том, сохраняем ли мы хоть какой-то контроль над собственной жизнью или нет. Брак наш стал непререкаемым доказательством того, что моя точка зрения ничего не стоит: вот одна из причин, по которой я не могу говорить с ней обо всем этом. Я проповедую в пустом храме, а это доказывает, что мои проповеди никчемны. Теперь наши отношения свелись к нежно-вежливым. Как принято: умирающий муж, заботливая жена.

Дэн прошел к кровати, присел на край; пристально разглядывал полоску стены под окном.

– Я ничего не знал об этом, Энтони.

– Откуда тебе было знать? Мы очень старались это скрывать. Даже от собственных детей. А уж от внешнего мира и подавно.

– А ты в последнее время не пытался…

– Я заставил ее много лет лгать о ее религиозных убеждениях. С этого и начался процесс замыкания в себе. Не хочу совершить того же по гораздо более важному поводу. Она к тому же очень горда. Я не готов оскорбить в ней и это чувство.

– Что ж, приговор выносится без суда и следствия?

– Наоборот – суд и следствие без приговора.

– А она знает, что ты собирался сказать мне об этом?

– Должно быть… да, в каком-то смысле, должно быть, знает. Но я бы хотел, чтобы ты теперь сохранил это в тайне, Дэн. По правде говоря, я даже на этом настаиваю.

Дэн промолчал, чувствуя себя все больше и больше не в своей тарелке; он словно был втянут в игру, правила которой давно забыл, и все время ощущал присутствие той женщины, что ждала сейчас в машине у больницы, зная и не зная, о чем они говорят.

А Энтони продолжал:

– Это, должно быть, странно звучит. Но я настаиваю – как бы это сказать? – из стратегических соображений. Предполагая, что ты готов простить нам обоим.

– Ты прекрасно знаешь, что этой проблемы не существует.

Снова ненадолго воцарилась тишина.

– И еще – я испытываю глубочайшую благодарность за то, что мне было позволено делить с нею жизнь. На другом уровне. Я говорю о том, чем вам обоим пришлось пожертвовать. Ваш поступок, может, и был аморален, но то, что за ним последовало… моя благодарность отчасти вызвана эгоизмом выигравшего в результате принятого вами решения, но я ее и в самом деле испытываю.

Дэн усмехнулся:

– Хоть один из участников доволен… результат выше среднего в этом раунде.

– Но ниже среднего, если речь о серьезной игре. Даже если о гольфе говорить, верно?

Что-то весьма странное случилось с его чувством времени. Для Дэна оба они теперь были чужими, людьми разных судеб и даже разных культур. Для Энтони все как бы оставалось по-прежнему, будто они по-прежнему были самыми близкими друзьями и за все прошедшие годы замены Дэну так и не нашлось.

Дэн снова улыбнулся ему и кивнул на репродукцию Мантеньи:

– Начинаю понимать, зачем она у тебя здесь висит.

Энтони чуть скривил рот в усмешке.

– Ужасно. Дурной вкус. Даже мои остроумные друзья-иезуиты не смеются.

Однако он не дал себя отвлечь; выпрямился в кресле и взглянул на Дэна через комнату:

– Дэн, ты как-то раз сказал мне одну вещь, которую я навсегда запомнил. Ты тогда нашел прелестную орхидею, мимо которой я прошел, не заметив… insectifera 151 , кажется?., не могу сейчас вспомнить, но вечером мы рассказывали о ней нашим девушкам. Про твой нюх на орхидеи. И ты сказал, что я знаю только, как надо рассматривать орхидеи, а не как их разыскивать. Ты помнишь? – Дэн покачал головой, встретив вопрошающий взгляд Энтони. – Так вот. Когда я думаю о тысячах суетных слов, напрасно произнесенных и зря написанных по поводу абстрактных предположений и философских умствований вроде подсчета тех самых ангелов, вместо того чтобы… – Он пожал плечами.

Дэну вспомнился Барни. Прямо пандемия самообличений.

– Ну, с этим я никогда не соглашусь. Не говоря уж ни о чем ином, ты сотни молодых людей научил мыслить.

– Точно так, как мыслю сам. Слава Богу, среди них попадались и глупцы. Эти по крайней мере избежали заразы.

– Чепуха. Ты еще и бисер перед свиньями метал.

– Точно. Только в другом смысле. Академической «игрой в бисер» 152 занимался.

Руки Энтони спрятал в карманы халата и снова выпрямился, слегка прижавшись к спинке кресла, будто испытывал неудобство или боль, хоть совсем недавно и отрицал это. Иронически улыбнулся Дэну:

– Извини. Это, должно быть, очень похоже на жалость к себе. Просто все очень уж многое спускают умирающему. Как будто размягченность именно то, что ему нужно.

– Кроме всего прочего, ты и сам знаешь, что рассмотрение – деятельность гораздо более важная, чем разыскание.

– Возможно – если речь идет об орхидеях. А не о себе. Я рассматривал себя. Всю свою сознательную жизнь. Такого, как есть. А не такого, каким мог бы быть. Или – каким должен был быть. Это и позволило мне превратить тебя в живой пример всего того, на что мы с Джейн могли взирать свысока.

Отвращение к себе звучало в его голосе, ясно виделось в лице.

– Ну хорошо. По невероятно завышенным христианским стандартам, тебе недостало милосердия. Но это же не означает, что ты в принципе судил неверно.

– Но я судил, основываясь на неверных принципах. – Энтони впился взглядом в глаза Дэну. – А то, что ты принял приговор не противясь, лишний раз доказывает это.

– Да почему же?

– Да милый ты мой, ведь судья, который ведет дело – я имею в виду твою пьесу, – столь явно исходя из своих собственных интересов, – судья неправедный, он был бы позором всему правосудию вообще. Особенно если учесть, что одно из его собственных предыдущих решений – то самое, тебе неизвестное, – и спровоцировало в значительной мере преступление, о котором шла речь. То, что теперь у тебя хватает доброты признать, что приговор был справедливым, доказывает твою относительную невиновность.

– А кто спровоцировал то твое «собственное предыдущее решение»? И как ты думаешь, почему это случилось лишь однажды? Почему, раз вступив на этот путь, мы сразу же отказались следовать по нему дальше?

– Да потому, что вы ошибочно решили, что я – потерпевшая сторона.

Дэн отрицательно покачал головой:

– Все гораздо проще. Я был недостаточно хорош для Джейн. А она – недостаточно плоха для меня.

– Я полагаю, что мог бы легко убедить тебя в обратном. Но даже если бы так было на самом деле, вы принесли бы гораздо больше пользы друг другу, чем… – Он умолк, не продолжив сравнения.

Дэн поболтал остатки хереса в бокале. Энтони не желал расставаться с поразившими его стрелами, так что – в роли лучника – Дэн решил промолчать. А Энтони – в роли поражаемого стрелами мученика – снова скривил рот, иронизируя над собой:

– Кошмар. Этакая мелодрама на смертном одре. Но я и вправду очень хотел просто повидаться с тобой. Услышать, как ты живешь.

– Про «Оскаров», отправленных в нужник?

– Ну ведь не все же заслуживает сожаления?

– Нет, конечно, если жить этим изо дня в день. Что я и делаю. По большей части.

– Есть философии и похуже этой.

– Пока не начнешь подводить итоги.

– Одного плакальщика на эту комнату вполне достаточно. Дэн улыбнулся в ответ на этот упрек:

– Думаю, я стал, как Джейн, детерминистом. Более или менее ухожу в себя.

– Уход в себя несовместим с детерминизмом.

– Если ты не рожден выбирать путь наименьшего сопротивления.