Наконец они попали в благодатное тепло, в самую нижнюю комнату полуразвалившейся крепостной башни: пылающая печь, мальчик-слуга, Лабиб, дымящий сигаретой, и небольшой медный сосуд с турецким кофе, очень сладким, но и очень крепким: самым лучшим, какой они когда-либо пили. Почему-то обстановка показалась им какой-то российской, примитивно простой, вроде зала ожидания на каком-нибудь вокзале у Толстого. Лабиб с гидом беседовали на арабском, мальчик-слуга сурово взирал на Дэна и Джейн. Но вот Лабиб перехватил взгляд Дэна и постучал пальцем по часам у себя на руке. Дэн взглянул на свои и состроил гримасу Джейн, готовясь встать.

– Ты как раз сейчас могла бы усаживаться за восхитительную итальянскую трапезу. Представляешь?

Джейн не ответила, только улыбнулась. Но чуть погодя, когда они пошли за Лабибом по длинной, сложенной из камня лестнице вниз, к туннелю, она рукой в перчатке сжала его руку, не глядя ему в лицо, и не отпускала ее, пока они не дошли до самого конца ступеней: будто успокаивала уставшего и соскучившегося ребенка.

Снова выехали на главное шоссе, потом опять свернули – следующая остановка город Хомс 431 . Дорога шла по длинным голым плато, над бесплодными и бесцветными болотами. Над озерцами темной воды кое-где виднелись одинокие чибисы. Дорога теперь поднялась к нижнему краю туч. Въехали в негустой туман, видимость резко уменьшилась до мили, местами и того меньше. Лабиб качал головой. Он слышал, что здесь бывает такая погода, но сам никогда с ней не встречался. А погода явно ухудшалась. На обочине возникла неподвижная человеческая фигура. В протянутой к ним руке человек держал убитую птицу с распростертыми крыльями. Дэн разглядел плоский клюв, спираль красных и зеленых перьев на голове.

– Что это было?

– Чирок.

Он обернулся – посмотреть в заднее стекло: человек так и стоял с маленькой уткой в протянутой руке, разочарованно глядя им вслед.

Лабиб ухмыльнулся, оглянувшись:

– Вот как они думать бизнес тут, в Сирия. Моя дай вам птица, вы дай моя два пачка сигареты. – Его рука опять сделала пренебрежительный жест. – Очень глупый страна.

Через несколько минут Дэн пробормотал:

– Я его специально выбрал.

– Я так и подумала.

Он посмотрел ей в глаза:

– Хочешь, закончим сегодня на этом? Мне что-то не нравится, как все тут выглядит.

– Заячья душа.

Он улыбнулся, глядя в ветровое стекло.

– О тебе забочусь.

– Обожаю приключения.

Однако стоило им въехать в Хомс, как все вокруг показалось им похожим на тот край чистилища, что ближе всего к аду. Пошел дождь. Город выглядел ужасно, во всем здесь ощущалась депрессия пришедшего в упадок общества, обреченного на строжайшую экономию. Все было серым и изношенным: дома, магазины, люди. Джейн и Дэн ожидали, что контраст между Сирией и Ливаном будет очень велик, но Хомс не обладал даже той индивидуальностью, тем светом, той ленивой праздностью и привлекательным юмором, которые они видели в Египте. Лабиб поставил машину на главной площади очень аккуратно – напротив окна ресторана, так чтобы видеть свой «шевроле», пока они будут есть. Колпаки и даже колеса снимут – и пяти минут не потребуется, если он не уследит, утверждал он.

Хозяин ресторана был из Бейрута и еду подал вполне приличную, но потрепанная обстановка зала напомнила Дэну английские рестораны в первые послевоенные дни. Вместе с Лабибом они сидели в эркере; Дэн понимал, что Джейн расстроена видом города, картиной объединенного марксистско-мусульманского пуританизма в действии: ее взгляд постоянно устремлялся в окно, будто она ждала чего-то, какой-то детали, способной облегчить тягостное впечатление. Повсюду видны были вооруженные солдаты, армейские грузовики: это создавало неприятную атмосферу насильственного принуждения и еще больше усиливало царившее вокруг уныние. Дэн воспринимал реакцию Джейн на окружающее с горьким удовольствием, надеясь, что она способна провести параллель с Крак-де-Шевалье. Казалось, что в Хомсе отсутствуют даже те блага, которыми могло бы пользоваться привилегированное меньшинство. Он попытался расспросить Лабиба о политической жизни Сирии, но тот предостерегающе поднял палец:

– Не говорить здесь.

Они словно откатились на тридцать с лишним лет назад: «Болтун – находка для врага» 432 .

Когда заканчивали ленч, хозяин ресторана подошел к ним и заговорил с Лабибом. Он слышал, что на дороге в Пальмиру – туман, а им еще по меньшей мере миль сто пустыней ехать. Движение по дороге все-таки есть, но машины идут очень медленно. Завязался спор. Они все равно раньше ночи туда не доберутся… но у них виза только на сутки, времени на осмотр развалин – одно завтрашнее утро… И, сказав так, Лабиб заявил, что надо ехать. Он доставит их на место во что бы то ни стало. Джейн с Дэном почувствовали, что брошен вызов его профессионализму и его обожаемому «шевроле». Казалось, что грозящий им туман – воплощение всего, что вызывает презрение Лабиба к этой стране. У Дэна были свои причины желать, чтобы путешествие продолжилась, да и Джейн, по всей видимости, еще не утратила вкуса к сегодняшним приключениям. Они ведь уже так далеко заехали… А может быть, она хотела показать, что ни за что не примет увиденное сегодня в Сирии за единственно возможную реальность этой страны.

Они расплатились и снова двинулись вперед. Миль десять или около того туман был нисколько не гуще. Но потом, как только они свернули на немощеную дорогу, ведущую через пустыню к Пальмире, видимость ухудшилась до сотни ярдов, а то и меньше. По обеим сторонам простирались пески, но совсем недалеко от дороги их обрезала плотная серая стена тумана. Лабиб напряженно вглядывался вперед, опасаясь выбоин, порой снижая скорость до пятнадцати миль в час. В одном месте он, без предупреждения, резко свернул с дороги и остановился: его острый взгляд обнаружил тусклый свет фар впереди. Мимо промчался армейский грузовик, на гораздо большей скорости, чем позволяли себе они. Такое повторялось не раз за время пути. Оказалось, эта дорога была хорошо известна тем, что военные шоферы плевать хотели на штатских, и как бы ни был прав пострадавший от них водитель, вина все равно возлагалась на него.

Через некоторое время они миновали группу глиняных хижин с округлыми куполами; хижины были белые, напоминали мавзолеи и казались совершенно безжизненными. Потом, милю за милей, они буквально ползли вперед. Все молчали; отгороженность от внешнего мира и монотонность движения действовали как гипноз. Песчаные полосы по сторонам дороги походили на охряного цвета снег. Каждая мелочь могла развлечь, привлекала внимание, заставляя оглядываться и рассматривать то каменный столбик-веху, то скелет погибшей овцы, то россыпь низких кустиков у дороги. Все было незнакомо и странно, гораздо более странно, чем они ожидали: туман в пустыне. В поле зрения вдруг возникли две темные фигуры в плащах с капюшонами, отдаленно напоминающие монахов. Пастухи. Их стадо паслось на чахлой, жесткой, словно щетка, бледно-зеленой траве, что росла рядом с глубокими колеями, обрамлявшими центральную, выпуклую часть дороги: небольшие овечки нежного рыжевато-коричневого цвета, пегие ягнята. Один пастух поднял руку, мрачно, чуть ли не угрожающе, как бы приказывая им остановиться, но Лабиб прибавил скорость и проехал мимо. Дорога была прямой, как стрела, шла, ни на йоту не отклоняясь ни вправо, ни влево. Около четырех, когда день стал уже угасать, туман слегка поредел, и они смогли увидеть окрестности на милю или чуть больше вокруг. Выяснилось, что они ничего не пропустили, или если и пропустили, то нечто такое, что фактически было ничем: беспредельные пески, едва намечающиеся вдали дюны, едва заметные откосы… неизмеримая пустота, словно ничем не заполненный лист бумаги. Однако, поднявшись на небольшой холм, они обнаружили что-то более интересное – ярдах в двухстах от них стоял приземистый черный шатер бедуина, укрепленный длинными веревочными оттяжками. Дэн заставил Лабиба остановиться и вместе с Джейн вышел из машины на несколько секунд – сделать снимок. Снаружи было нестерпимо холодно и угрожающе негостеприимно. Они с радостью вернулись в благодатное тепло машины.