– А в ту сторону? – Дэн махнул рукой в сторону дороги. В той стороне вроде бы все нормально. Лабиб поговорил с молодым арабом, тот пошел и принес электрический фонарь.
Дэн обнаружил Джейн в дверях ее номера – она уже надела свое русское пальто и повязывала голову платком. Из комнаты несло керосиновым чадом.
– Боже милостивый! – Он шагнул мимо нее в провонявшую керосином комнату. – Ты же не сможешь здесь спать!
– Ничего. Я окно открою.
– Да ты до смерти замерзнешь!
– Не замерзну. Тут одеял полно.
Снаружи ветер утих, но в холодном воздухе повисла влажная пелена. Вопреки прогнозу, слышанному Лабибом, туман снова сгустился. Под чьим-то призрачным дыханием его пряди змеями извивались в луче фонаря. Джейн с Дэном прошли мимо черного силуэта «шевроле» назад, к дороге, рассуждая о загадочных собаках… может быть, Лабиб говорил о шакалах? Ни Джейн, ни Дэн не были уверены, что шакалы здесь водятся. Дэн хотел было возобновить разговор, но удержался: пусть теперь говорит она. Однако вскоре стало совершенно ясно, что она не хочет возвращаться к опасной теме. Но и молчания она не могла допустить. Она снова играла роль идеальной спутницы, отгородившись тем, что непосредственно представало их глазам.
К северу небо оставалось чуть светлее, чем над ними; вокруг сгущалась тьма, усугубляемая разбросанными повсюду, утопающими в туманной дымке обломками мертвой цивилизации: осыпающиеся стены, колоннада, вал, усыпанный черепками. Все дело в погоде, решили они, погода лишила классическую древность присущей ей ауры безмятежности, свела все к составным частям, к затерянности, безжизненности, истинной смерти… подчеркивала контраст этой реальности с тем, что обещало само название – Пальмира, неизбежно вызывающее в воображении затененные бассейны, сверкающий мрамор, просвеченные солнцем сады, страну, где сибаритствующий Рим заключил брачный союз с томным Востоком. Гораздо больше все это напоминало Дартмур в Шотландии или Коннектикут времен войны, где Джейн и Нэлл провели школьные годы.
Вышли на твердую дорогу и прошли немного в направлении Хомса, но пронизывающий холод и влажный туман были непереносимы. Где-то в тумане, справа от них, совсем близко, хоть и неразличимый во тьме, злобным лаем залился учуявший их пес, может быть, тот же самый, которого они слышали раньше. Они повернули назад, капитулируя перед угрозой, звучавшей в собачьем лае. Он преследовал их, то отдаляясь, то приближаясь снова, – голос души, разрывающейся от злобы и отчаяния, – вплоть до самой гостиницы «Зиновия».
Мужчины, оторвавшись от игры, встретили их ухмылками: быстро же эти иностранцы вернулись, видно, здравый смысл все-таки одержал верх! Джейн встала у печи, отогреваясь, а Дэн тем временем заговорил с Лабибом о собаках. Видимо, речь шла о домашних собаках, они одичали и плодились в норах среди развалин. Официант, подававший им ужин, прицелился из воображаемого ружья, сделал вид, что стреляет; по всей вероятности, жест был шутливым, но в глазах парня зажегся какой-то зловещий огонек. Он тихо сказал что-то по-арабски, остальные усмехнулись.
– Что он сказал, Лабиб?
– Он сказать, все равно израильный солдаты. Когда он собака стрелять.
Дэн вежливо улыбнулся.
– Нас разбудят?
– Точно. Семь часов. Он взглянул на Джейн:
– Не хочешь еще посидеть здесь, почитать?
– Нет. – Она отошла от печки.
– Давай поменяемся комнатами.
– Да нет, не стоит…
– Ты не сможешь спать в этой вони.
– А ты?
Она пожелала арабам спокойной ночи. Дэн прощальным жестом поднял руку, и они вышли в коридор. У закрытой двери своего номера Джейн остановилась, понурив голову, будто знала – что она теперь ни скажет, не сможет его удовлетворить.
– Ну хотя бы позволь мне самому выключить эту чертову штуку.
Она замешкалась, потом молча кивнула головой и открыла дверь. В лицо им ударил чад. Дэн задержал дыхание и, присев у древней печки, повернул краник на подающей керосин трубке. Она текла и была вся мокрая. Потом повернул забитое сажей колесико – пламя вспыхнуло на миг, фыркнуло, чад поднялся столбом. Дэн поморщился.
– Давай я попрошу открыть другой номер.
Джейн молча смотрела в пол, засунув руки глубоко в карманы пальто. Он подошел и встал перед ней.
– Джейн?
Очень медленно она высвободила руки в перчатках из карманов и нерешительно протянула их ему. Ее голова в зеленом платке, который она не успела снять, была низко опущена, будто Джейн все еще собиралась с ним спорить. Он взял ее руки в свои. Она сказала еле слышно:
– Это ничего не изменит.
– И все же?
– Мне так холодно, Дэн.
Он улыбнулся – ее слова прозвучали чуть ли не оскорбительно, словно эта ее уступка зависела всего лишь от температуры и он ничем другим не мог ей помочь.
– Все тепло этой бесплодной земли – твое.
Она стояла неподвижно, словно и вправду замороженная; но вот ее руки в перчатках сжали его пальцы:
– Я приду… через минуту.
Он наклонился, поцеловал ее укутанную платком голову, сжал в ответ ее затянутые в кожу пальцы, вышел из комнаты и отправился в ванную. Когда он шел назад по коридору, дверь ее номера была закрыта. Его номер тоже пропах керосином, но не так сильно; зато в комнате теперь было тепло. Дэн присел было – выключить печку, но передумал, разделся и забрался в холодную постель. Простыни были грубыми на ощупь, неглажеными и явно сырыми. На потолке от голубого пламени печки играли, словно фосфоресцируя, блики. Он услышал, как Джейн прошла по коридору в ванную, потом вернулась к себе. Дверь ее комнаты захлопнулась, и наступила тишина. Он думал о Дженни, о предательстве; о мостах, о пропастях, о бесплодных землях. Тишина была слишком долгой. Уже пять минут прошло с тех пор, как она вернулась к себе, гораздо больше времени, чем могло понадобиться, чтобы раздеться; значит, она противится всеми силами души. Он боялся, что она вообще передумает. Представил, как она сидит на краешке кровати, полностью одетая, не в силах пошевелиться.
Подожду еще минуту, решил он, и принялся считать; но тут ее дверь тихо отворилась и так же тихо закрылась. Джейн вошла. Дэн приподнялся на локте и в первый момент испугался, что она пришла сказать «нет» – на ней было пальто; но вот она повернулась – закрыть дверь, и он понял, что пальто она надела вместо халата. Джейн быстро подошла к кровати и одним движением сбросила пальто прямо на стул, где уже лежала его одежда. Миг – и она скользнула под приподнятое им одеяло. Уткнулась лицом ему в шею, как только он привлек ее к себе, и вдруг это первое соприкосновение их обнаженных тел, эта склоненная голова сказали ему гораздо яснее, хотя он и так это знал, что ему доступно, а не просто уступлено это тело: исчезло время, потерянные годы, ее замужество, материнство, исчезло все, кроме юного тела той девушки, какой она когда-то была. Острое до боли воспоминание, новое переживание того, как это было когда-то, в тот единственный раз, до всех многочисленных раздеваний, до всех других постелей, притупивших это воспоминание… падение из интеллектуального и общего в физическое и интимное… поразительная простота, восхитительный шок, удивление, что человека вообще может интересовать какое-то иное знание, какие-то иные отношения. Они лежали вот так, обнявшись, минуту или Две, потом он поцеловал ее. Она ответила, но он почувствовал если и не физическую застенчивость, то не преодоленную еще сдержанность. Дэн чуть ослабил объятие, и они лежали так, нос к носу, словно дети.
– Что тебя так задержало?
– Когда я была католичкой, мы называли это молитвой.
Но ее глаза и губы улыбались, и он чувствовал аромат духов -
признак более мирской тщеты.
– О нас обоих?
– Больше всего о тебе.
Он погладил ее бок под одеялом.
– У тебя кожа замечательная. Ты совсем не изменилась.
– Ты не можешь помнить.
– Еще как могу. – Он отыскал ее руку, пальцы их переплелись. – А ты – нет?
– Не физически.
– Эмоционально?