Эта ночь помнится мне особенно ярко. Сестра Мириам жила с нами уже дней пять или шесть, и ясно было, что она не собирается уходить, пока я сам не скажу ей об этом. Мириам твердила мне, что Марджори снова стала такой, как была раньше, вроде бы я осуществил чудесное исцеление болящей. Помимо всего прочего, у обеих не было ни гроша. В них не было алчности, они никогда не просили денег и никогда от них не отказывались. У меня их явно хватало, девушки просто и естественно были мне благодарны, но вовсе не испытывали угрызений совести из-за того, сколько я на них тратил или сколько давал Мириам. Но в ту ночь – должно быть, это давно ее втайне тревожило – она некоторое время лежала молча, потом поцеловала меня в шею и спросила шепотом:

– Тебе моя сестра нравится?

Тут я подумал о крохотном эпизоде, происшедшем в тот самый вечер, на собачьих бегах. Одна из гончих, та, на которую поставила Марджори, запнулась, выходя на дорожку, и помчалась вслед за другими, набирая скорость слишком поздно, чтобы у нее остался хоть малейший шанс. Марджори, в отчаянии и возмущении, уткнулась лицом мне в плечо, а я рассмеялся и на мгновение обнял ее за талию. Мириам это видела.

– Что за глупости? Ты мне нравишься гораздо больше.

– Почему глупости?

– Ревновать глупо.

– А я не про то тебя спросила. Я поцеловал ее в макушку.

– Вы мне обе нравитесь. Но в постели – только ты. Последовало задумчивое молчание.

– Ты не просек, Дэн. Я б и возражать не стала. Я шлепнул ее по попке.

– Да ну тебя. Непристойности несешь. Снова – коротенькая пауза.

– А ей бы хотелось.

– С чего ты взяла?

– А мы про это говорили.

– Ну и зря.

– Эт только потому, что ты нам нравишься. А еще потому, что мы тебе благодарные. – И добавила: – Если б только ты тоже захотел.

Разумеется, мне тут же нужно было отказаться наотрез; но в той темноте, в такой близости… совсем не то, что при ясном свете дня. Какая-то часть моего существа вовсе не противилась этой идее. Но, думается, более всего меня одолевало любопытство. Я сказал:

– Если бы я тебе действительно нравился, ты бы испытывала ревность.

– Честно, Дэн. Я б возражать не стала, – Она опять поцеловала меня в шею. – Если б знала, что ты… ну ты понимаешь. – Потом добавила: – А я ничего такого гадкого и не хотела сказать. Вроде как тот старый козел. Чтоб с нами двумями вместе. Ничего подобного и не думала.

Очень хотелось поддаться искушению и подшутить над ней, сделать вид, что я разочарован, что не «с двумями вместе». Но я понимал: она пытается, в своей косноязычной манере, предложить мне нечто великодушное, как бы невероятно или непристойно такое предложение ни звучало. На самом деле она хотела сказать, что понимает – у нас с ней нет будущего, расстояние слишком велико; что и она, и ее сестра счастливы, что встретились со мной; что…

– Ей кажется, что она нам мешает? Я почувствовал, как она кивнула.

– Ага. Самую чуточку.

– Я не собираюсь выгонять ее на улицу, Мириам. Если в этом дело.

– Просто я подумала, надо тебе сказать.

– Ты очень милая, Мириам. И совершенно необыкновенная. – Я приподнял ее голову и поцеловал в губы. Потом повернулся на бок, заставив и ее повернуться так же, ко мне спиной; и обнял ее, решив, что вопрос закрыт и мы можем заснуть. Но через некоторое время она зашептала снова:

– Завтра-послезавтра мне уже будет нельзя. Несколько дней ни на что не буду годна.

– Нам давно пора отдохнуть.

Это ее на миг озадачило. Но она снова кивнула, и наступила тишина.

Назавтра я и понятия не имел, сообщила Мириам сестре о результатах нашего ночного перешептывания или нет: никаких видимых признаков заметить я не мог. Но не мог и не смотреть на предложенную мне заместительницу совершенно иначе, по меньшей мере более откровенно. Живя с ними бок о бок уже несколько дней, наблюдая их вместе, я стал отмечать привлекательные черты, свойственные каждой в отдельности. У младшей был не столь самостоятельный ум, но она была более чувственной и лучше понимала мужчин; в ней тоже было намешано немало, но по-иному – хватало и наглости, и хитрости, но в то же время была и какая-то свежесть, незрелость, глубинная наивность и чистота; может быть, сказывалось то, что она была на год моложе. От сестринских комплексов – почти ничего, зато гораздо больше от школьницы.

Через пару дней, вечером, я улегся в постель с книгой. Девушки задержались на кухне – готовили себе какао: привыкли пить его на ночь. Мне слышны были их голоса; потом они поднялись в бывшую комнату Каро, где теперь спала Марджори. Через несколько минут какая-то фигурка встала в дверях моей спальни. Это была Марджори, в коротенькой ночной рубашке. Я впервые видел ее не в обычной дневной одежде.

– Она одна хочет спать сегодня.

Я был в замешательстве и не нашел ничего лучше, как сделать вид, что поверил – она явилась лишь сообщить мне об этом.

– А-а. Ну ладно. Марджори не пошевелилась.

– Она сказала, чтоб мне пойти. И уйти, если скажете.

– Значит, она не выполняет указаний.

Марджори не ответила, глядела в пол, потом подняла на меня глаза; у нее был прелестный рот, и, пока она стояла так, в ожидании, на губах ее трепетала странная, печальная улыбка, как бы застывшая в воздухе подобно улыбке Чеширского кота. Теперь я опустил глаза, уставившись в книгу.

– Думаю, тебе лучше уйти.

– Разве я вам не нравлюсь?

– Почему же? Конечно, нравишься.

– Чего ж тогда?

– Получится, что пользуюсь безвыходным положением. Твоим. И Мириам.

Она молчала. Рубашка была слишком короткой. Рукава фонариком ей вовсе не шли, как, впрочем, не идут они ни одной женщине, насколько я могу судить. Ноги ее требовали чего-то более простого и изящного.

– А чего вы читаете?

Я не мог не улыбнуться – все было слишком очевидно. Она немедленно приняла обиженный вид:

– Чего, уж и спросить нельзя?

– Я же ей четко сказал – не хочу, чтобы это случилось.

– А она говорит, это вы просто как порядочный хотите быть.

– Надо пытаться, хоть изредка.

Она тряхнула волосами. Стояла опершись о косяк, заложив за спину руки.

– Так чего ж не пытаетесь?

– Не дерзи. – Она снова глядела в пол. – Мне и так хорошо.

– А мне – нет. И ноги у меня до чертиков закоченели. Я стал сдавать позиции.

– Сходи принеси сигареты.

– А можно, я потом останусь?

– Только поговорить. Пока по сигарете выкурим.

Она исчезла, потом вернулась и встала у изножья кровати, зажигая две сигареты. Рубашка ее вовсе не была непрозрачной. Марджори подошла к незанятой стороне кровати и протянула мне мою сигарету.

– А можно, я посижу рядом, Дэн? У меня, по правде, ноги закоченели.

Я вздохнул:

– Пока не скажу «уходи». Тогда сразу уйдешь.

Она забралась в кровать и мрачно уселась в дальнем ее конце. Меня окутало пряное облако духов. Она глянула на книгу в моей руке:

– Поезия небось? – Марджори вытянула шею – посмотреть поближе. – Слушай, почитай мне немножко, а? Как Мириам читаешь.

Я понял, что в моей спальне хранилось гораздо меньше тайн, чем я предполагал. Я читал Булленову антологию любовной лирики семнадцатого века «Speculum Amanti» 208 , и совсем недавно, пару ночей назад, прочел несколько стихов Мириам.

– Не могу. А то ты еще вообразишь бог знает что. Она фыркнула – точно как сестра.

– Спорим, они не грязней, чем этот твой джемпер.

С Мириам я перестал надевать на ночь пижаму и сейчас натянул старый свитер вместо ночной кофты. Марджори подтолкнула меня локтем:

– Ну ладно тебе, будь другом, прочитай хоть одно.

– А я-то думал, у нас будет серьезный разговор.

– Чуток погодя.

Я начал читать. Но к концу первой строфы она примостилась поближе – ей хотелось разглядеть шрифт. Потом потянулась через меня – достать пепельницу – и оказалась совсем близко; через несколько строк она взяла мою правую руку и положила к себе на плечи, а ее голая нога во всю длину прижалась под одеялом к моей. Она оставалась паинькой-девочкой до самого конца этого стихотворения и почти на всем протяжении следующего – более длинного; но затем, погасив сигарету, она повернулась ко мне всем телом и закинула на меня ногу. К третьему стихотворению ее рука проникла под одеяло, а рубашка взъехала так высоко, что оставаться в ней не было никакого смысла. Я захлопнул книгу. Закрыв глаза, она уткнулась лицом мне в плечо. Пробормотала: